«Аслан и Людмила», Дмитрий Вересов

– Как же, Вера Федоровна, – отозвался Леонтий Нижеглинский, некогда профессор Петербургской консерватории, теперь же заправский тапер в синематографе «Etoile», – писатель Толстой поехал сегодня по буржуям. Я сам слышал, как он кому-то говорил нарочито громко: «Поеду сегодня ко всякой сволочи ужинать!» Представьте, так и сказал: «всякой сволочи».

– Что делать? – Вера Федоровна грустно вздохнула. – Алексей Николаевич любит вкусно поесть. Простим ему этот не самый страшный грех…

– Как хотите, Вера Федоровна, – вставил словечко прощенный Яковлев, – только плут ваш Толстой. Алешка он и больше никто. Я его так и называю – Алешка, хоть он и писатель из Толстых. Других Толстых люблю, Алексея Константиновича, как святого, почитаю, а этого… Алешка!

Теперь Иван Иванович поддразнивал Кушнареву, как бы мстя ей за минуты неловкости и наказание комплиментами.

– Перестаньте, Иван Иванович, я на вас рассержусь.

– Алешка! Алеха! Лексейка! Леха! – не унимался Яковлев, пока брови Веры Федоровны не опустились до самой нижней позиции, что означало начало серьезной обиды.

Яковлев хорошо знал эту границу и вовремя унялся. Обижать Веру Федоровну в русской эмигрантской среде было не принято.

– Вы прямо ему адвокат какой-то, – сказал Иван Иванович примирительно. – А вот не знаете, какую он штуку авантюрную недавно выкинул. Сам мне и рассказывал, гордился. Рассказать, что ли, Вера Федоровна?

– Расскажите, сделайте милость.

– Так вот. Сейчас многие помещики русские продают свои имения. Потому как многие их по дешевке покупают. Надеются, что Советы вот-вот падут… Во временность большевиков верят…

– А вы что же не верите, Иван Иванович? – испуганно спросила Зиночка Звонарева, еще молодая женщина, но уже вдова.

– Я, сударыня, верю в Господа нашего Иисуса Христа. Верю, что за грехи наши тяжкие суждено нам испить из этой чаши до конца, а до дна еще далеко, очень далеко…

– Какой ужас! – воскликнула Зиночка.

– Так Алешка наш решил одному банку свое имение в России и продать, – продолжил Яковлев, не обращая на Зиночкин ужас никакого внимания. – А у него, шельмы, никакого имения в помине не было. Его, как водится, спрашивают, а он деловито так излагает: десятин столько-то, пахотной земли столько-то, лесных угодий и тому подобное. Все предусмотрел ваш любимец Алешка, Вера Федоровна, кроме главного. Спрашивают его: где же имение ваше находится? А он это придумать забыл, замельтешил, не знает, за какое вранье взяться. Рассказывал мне, что вспомнил, к счастью, комедию «Каширская старина», и быстренько так отвечает: Каширинский уезд, деревня Порточки…

– Продал? – выдохнул восхищенно Леонтий Нижеглинский.

– А как вы думали?! Алешка да не продаст! Да он мать родную продаст!

– Иван Иванович, – послышался строгий голос Кушнаревой.

– Сколько же он выручил от продажи, Иван Иванович? – задрожал голос Нижеглинского.

– Восемнадцать тысяч франков. Пуи теперь вот хлещет на радостях и котлеты от Потэн кушает, – Яковлев чуть не плюнул с досады, но вместо этого воскликнул: – Матушка Вера Федоровна! Не велите казнить! Как же мог запамятовать? Я же колбаски принес копченой к чаю. Вот старый осел! Ведь чуть не забыл про гостинец…

При этих словах Ивана Ивановича все присутствующие несколько оживились, многим даже почудился легкий запах копчености из прихожей, который, теперь им казалось, они давно ощущали, но боялись себя расстроить напраслиной.

Дамы, невзирая на происхождение, делали на кухне небольшие бутербродики на всю честную компанию, вспоминая попутно колбасное прошлое России и натюрморты своей молодости. Мужчины же занялись дежурной руганью большевиков, немцев, французов и своих братьев-эмигрантов, с особенным настроением обсудили они последние слухи о выдвижении на Нобелевскую премию по литературе советской писательницы Екатерины Хуторной за роман-эпопею «Бурный Терек».

– Леонтий Васильевич, скажите на милость, – выглянула из кухни Вера Федоровна, – сегодня кто-нибудь из служителей муз почтит нас своим вниманием?

– Как же! Борский должен пожаловать со своим цыганенком.

– Сам поэт Борский! С настоящим цыганенком?! – раздался на кухне опереточный голосок Зиночки Звонаревой. – Бодлер по Парижу выгуливал омара на ленточке, а Борский, значит, цыганенка. Какая поза!.. Я не слишком толсто нарезаю?.. Он ломается, этот ваш Борский, Вера Федоровна.

– Во-первых, душечка, это не цыганенок, а татарчонок или чечен…

– Еще лучше!

– Во-вторых, дорогуша, это его сын. Ведь так, Леонтий Васильевич?

– Сам Борский утверждает именно так. Они везде ходят парой, как два Аякса. Но мне, господа, доподлинно известно… только прошу держать это в секрете… что госпожа Борская в году так …