«АнтиГрабовой. Кто «воскрешает» наших мертвых?», Дмитрий Соколов-Митрич и др.

5 сентября.Первые похороны. Из любой точки в городе виден хотя бы один гроб. Беслан – хоть и город, но традиции здесь сохранились горские. По традициям, когда в доме появляется покойник, родственники распахивают ворота, выставляют перед домом гроб с телом, садятся возле него и принимают соболезнования. Мужчины молча, женщины кричат, бьют себя по коленям и реально рвут на себе волосы. Осетинкам из мусульманских семей немного легче: они кричат один день. Христианки – три. Уважая традиции, осетины-христиане пропустили осетин-мусульман на кладбище на день раньше. Мать учительницы осетинского языка Алены Зуцевой, Наташа, не отходит от гроба дочери уже два дня и впереди еще целые сутки. «Не ест, только воду пьет, – говорит про нее соседка Вера Цоколаева. – Я боюсь за нее».

Наташа вдруг резко замолкает, отрывается от гроба и, ни слова не говоря, уходит. Она как зомби идет по улице, заходит в одни открытые ворота. Минут через пять выходит и скрывается за следующими открытыми воротами. И так несколько часов подряд. Потом возвращается, садится возле своего гроба и опять начинает кричать. Родственники погибших отрываются от собственных мертвых только для того, чтобы выразить соболезнование таким же, как они. Всем без исключения. Открытых ворот в городе сотни, но люди ходить не устают. Такое ощущение, что они делают это на автомате. Традиции сильнее людей.

В час дня весь город, не сговариваясь, начинает траурные речи. Говорят на осетинском. Потом они поднимают гробы и начинают движение в сторону кладбища. Так же, не сговариваясь. Вместе выходят на главную улицу города. Ощущение такое, что у всех жителей Беслана радиопередатчики, которые позволяют координировать свои действия. На самом деле просто испокон веков здесь хоронили с часу до двух. Похоронная процессия длиной в несколько километров парализует движение на федеральной трассе Москва – Владикавказ. Тут же выстраивается огромная пробка, но обогнать процессию никто не пытается. Встречные машины останавливаются, из них выходят люди, снимают кепки и стоят с непокрытой головой, пока мимо не понесут последний гроб. Поражает всеобщность этих действий. Ни один не обогнал, ни один не проехал мимо, ни один не отсиделся в кабине. Все слепо исполняют какую-то единую волю.

Эту единую волю помню еще утром, в здании школы. Там я увидел оставшиеся от бандитов доллары. Первая подлая реакция – подобрать. Что-то остановило. Вдруг понимаю: если бы наклонился – разогнуться мне уже не дали бы. Эти доллары здесь никто не берет. Омерзение перед купюрами какое-то вселенское. Преодолеть его пришлось лишь работникам прокуратуры, которые забрали купюры на экспертизу. У них работа такая.

С появлением первого гроба на кладбище замолкли 6 экскаваторов, которые за сутки не успели вырыть и половины могил. Когда похоронят всех погибших в теракте, кладбище Беслана увеличится наполовину. К крикам женщин прибавляется рык мужчин. Мужчины здесь не плачут, а именно рычат. Многие украдкой кладут под гроб погибших мешочки с пулями. Это клятва отомстить. Потом на вопросы журналистов они отвечают, что мстить не будут, что не дадут врагам себя перессорить, что мир – это главное. Им верят.

4 сентября. Опознание трупов. Их выложили во дворе Бюро судмедэкспертизы во Владикавказе. Этот двор превратился в аквариум со смертью. Журналистов, которым удается перелезть через забор, не трогают, но через пять минут они уже сами карабкаются обратно с такой быстротой, как будто по ним стреляют. Я стою у забора зажмурившись и пытаюсь дышать через ворот куртки. Не помогает. Затыкаю нос и дышу ртом. Вечером очень сильно об этом жалею, потому что мясо есть не могу. Видеть свое тело тоже не могу. Очень странно, что оно шевелится. Зачем я спрыгнул сегодня с забора в этот аквариум – все равно описать, что там видел, невозможно. Чтобы справиться со страшным привкусом во рту, напиваюсь водки и засыпаю. Ничего не снится.

3 сентября. До часу дня все относительно спокойно. Утром в Доме культуры перед родственниками заложников выступил доктор Рошаль, чуть раньше осколком от подствольной гранаты ранило в ногу милиционера, и заграждения отодвинули от школы еще метров на 100.

В час дня в городе вдруг нажали какую-то кнопку. Толпы женщин хлынули от центральной площади, толпы мужчин ринулись к ней. Первые несколько минут было даже непонятно, чего это все вдруг всполошились: звуки взрывов и пулеметных очередей не было слышно, их заглушали клаксоны машин, которые на бешеной скорости рванули к центру. Через 20 минут, когда на площадь стали выносить первых освобожденных заложников, толпа мужчин стала буквально сметать неудачно припаркованные автомобили, чтобы дать проехать «Скорой помощи». Машины переворачивали, не разбирая, что это – «БМВ Х5» или «Запорожец». Никто потом не предъявлял никому никаких претензий. Владельцы покореженных авто тут же садились за руль, чтобы отвезти в больницу раненых детей. Вся площадь стала местом какой-то организованной мужской силы. Все происходило стихийно, но слаженно. Одни, не обращая внимания на кордоны и блокпосты, бежали к школе, забирали свою порцию уцелевших детей и несли их к площади, другие подхватывали освобожденных, сажали в машину и мчались в больницу. Третьи уже сооружали искусственную переправу через железнодорожные пути, чтобы машины с ранеными не делали крюк до переезда и быстрее добрались до врачей. Выпадали из общего движения только те, кто уже увидел своих детей мертвыми. Глаза у них были стеклянные, ноги ватные, а кулаки в крови. Кулаками они в ярости били об стены домов.